Здесь не кончается война, не начинается весна,
Не продолжается детство -
Некуда деваться, нам остались только сны и разговоры...
Янка.
Солнце. Ты видишь его только тогда, когда оно мешает тебе. Когда оно бьёт тебе в глаза, и ты боишься, что не успеешь спрятать шляпу при появлении ментов…
Брось, парень! Какие менты на Арбате в десять утра?.. Простые цивилы - и те попадаются с интервалом в сорок секунд. Бедная Стринг, наверно, совсем звереет от явной и неприкрытой бессмысленности наших действий…
Стринг - это наш гранжевый гений. Как поэтесса и певица - на уровне Янки (периода ВЕЛИКИХ ОКТЯБРЕЙ), по облику - голливудская молодёжная звезда, пославшая карьеру на хуй и поющая на улице именно то, что больше всего не нравится предкам. Впрочем, предкам Стрингушки хватило бы одного взгляда на её джинсы, являющие собой смесь ткани и голого тела…
Стоп. Что-то я загнался…
Откуда-то появляется группа аж из четырёх цивилов. Чёрт, телега хреновая… А, ладно! Дамы и господа, поддержите молодой русский рок! Спасибо вам огромное!..
Бегом к гитарному чехлу. Ныкаю две десятки и одну сотенную внутрь, а мелочь из аскерки пересыпаю на поверхность. Не фиг всем подряд знать о том, как идут дела…
Показываю Стринг большой палец - и снова в бой. Бессмысленный. В поле зрения, кроме моей напарницы - два младшеклассника, пенсионерка и какой-то хрен в белом халате, явно пашущий в "Чудо-Докторе" - аптеке метрах в десяти от нас. Глушняк… Да и Стринг уже допела арефьевскую "Ночь в октябре". Перекур, короче.
- Стрингище, ты… - слова восхищения куда-то исчезли. Перейдя на язык жестов, показываю всё тот же палец. Жест получился многоотраслевой, потому как у меня в руке зажигалка. Даю своей очаровательной напарнице огня, затем прикуриваю сам.
- Ну что, Роджер? Как идёт?
- Всё о`кей. Уже больше трёхсот.
- Да?
- А ты как думаешь? Стринг, родная, ты их всех просто за глотку берёшь. А сегодня - вообще…
- Сегодня… - Стринг нервно отбрасывает за спину волосы. - Понимаешь, Роджер… У меня предки сматывают куда-то на юг, и неделю их не будет. И ещё… У меня мания преследования началась.
- В смысле? - докуриваю насильно лишённый фильтра "Winston lights".
- Всё время такое странное чувство… - Стринг не глядя берёт сигарету из нашего "стрелкового фонда", прикуривает, морщится. - Ты ещё курить будешь?
- Yes, girl! - прикуриваю "честер" и отдаю подруге в обмен на "Яву".
- В общем, я всё время чувствую взгляд в спину, - заканчивает мысль Стринг. - То ли это от излишней трезвости, то ли ещё что… Но мне страшно.
- Знаешь, Стрингище, - злобно смотрю на свою сигарету, но курю - нервы на Арбате изнашиваются со сверхсветовой скоростью. - Мне это знакомо. И тут или-или: или мы с тобой - кандидаты в Кащенко, или вокруг херня какая-то нехорошая творится. Версию крышесъезда откидываем - скучная она. Что осталось?
- Пиздец остался, - Стринг швыряет бычок в сторону суперуродливого памятника Окуджаве. - Ты где сейчас вписываешься?
- В Алтуфьево, у самой стрёмной в Москве металлохипушки с внешностью запанковавшей училки, - тут до меня доходит, что это не дерьмовый роман, а жизнь. - Тьфу! Извини, сестрёнка! Меня что-то несёт…
- Ну и пусть… Сможешь у меня пожить пару дней?
- Ты серьёзно? - Стринг кивает; на её лице прямо-таки написан страх. - Нет проблем. Ну что, поехали дальше?
- На фига? - Стринг устало улыбается. - Пошли нажрёмся…
Хватаем шмотки и ломимся к Смоле, берём батл красного портвейна и две пачки тёмного "Донского Табака", партизанскими тропами добираемся до Пушкинского сквера (ужасающая зона с чахлой растительностью и абсолютно неэстетичной церквухой) и уютно располагаемся на вымирающей травке. По пути к нам пытается пристать какой-то злобный жирдяй в рясе. Совместными усилиями посылаем служителя культа в задницу, закуриваем и приступаем к распитию спиртосодержащей отравы. Трёп ни о чём плавно уходит в область музыки и искусства вообще…
- Слушай, Роджер... Тебе правда мой бред нравится? - Стринг запивает вопрос бормотухой. - Это же фигня полная...
- Сама же знаешь, что не фигня, - прикуриваю от бычка и вколачиваю в глотку порцию C2H5OH. - ты реально делаешь вес в этом бардаке. Как у тебя в "Говорят, играй" было...
Струны - сердца боль,
Я слилась с гитарой,
До-ре-ми-фа-соль -
Голосом упала...
Си-ля-соль-фа-ми -
Нет меня, но здесь я...
Ты меня пойми -
Странно мне и лестно...
(Чёрт, когда вспоминаю эту песню - всегда плачу...)
- Понимаешь, сестрёнка, ты говоришь о том, о чём обычно молчат, - батл идёт по кругу. - Это жуткое ощущение, когда ты - проводник для каких-то образов, когда они берутся хрен знает откуда, когда чувствуешь себя каким-то ебучим медиумом... Все говорят об "экстазе", "высокой болезни", "вдохновении" и прочей хренотени -а ты берёшь это ощущение - чистенькое, голенькое, без всякой романтической хуйни - и передаёшь его. Весь этот ужас, весь этот кайф, всю наркотичность творчества... Ты всё это швыряешь слушателю прямо в рожу. И никаких мифов блядской "высокой культуры"... Бл-лин! Извини, что гоню искусствоведческие телеги. Трудное детство, провинциальные газеты...
- Ты серьёзно? - Стринг отточенно-небрежным жестом швыряет точно в проезжающий "бобик"; портвейн надёжно укрыт бэгами. - Это же ещё Цветаева делала...
- В публицистике.
- Да... Хочешь сказать, что задачи разные?
- Не только. Скорее уж подход, - по исчезновении ментов батл занимает своё законное место. - У Цветаевой была попытка осмысления в религиозном контексте, - снова играю в критика. А куды бечь? - У тебя же - описание. Показ этого ощущения. Тут и сравнивать нечего - это как ворон и гитара. Разные совсем вещи. Непересекающиеся.
- А...
- Хай, пипл! Хрена вы нас не дождались? - знакомые голоса из-за спины. Оборачиваюсь...
На подходе хипповая часть нашей компании - Брайен, Марен и Котейка. Вся троица (правда, совсем не святая) чему-то радуется: Брайен беззаботно, Марен - издевательски, а Котейка - согласно естеству. Новоприбывшие достают своё бухло (три бутылки "Кавказа") и начинается обычный неформальный трёп обо всём на свете - от даосизма до качества сигарет. Где-то к середине второй бутылки Марен берёт в руки свою суперраритетную гитару - лишённый звукоснимателей питерский полуакустический "Орфей" начала семидесятых. Своими глазами видел, как некий джазмен предлагал за это чудо пятьсот баксов, но был послан в пеший эротический тур. Марен просто влюблена в свою Изиду...
...Кто-то крушил под предлогом забот
Тех, кого ближе не будет вовеки...
Боже, прости! Он - единственный тот,
Кто мне не лгал, разделяя мой ветер!
Что у нас есть? Лишь обрывки дорог
В бледной дали... Так за что ж вы клеймите?
Отдал он свет лучезарного "Бог"
За ядовито-родное: "Учитель"!
Дикий драйв Марен бьёт по нервам автоматной очередью. Разумеется, какой-нибудь постсовковый интеллигентишка типа моей мамаши пустился бы в рассуждения о "педалированности" или "дешёвой позе"... Плевать. Все эти псевдоинтеллектуальные ругательства - лишь ебучая ширма для страха перед чем-то новым и живым. Наша поспешно охристевшая "элита" никогда не почувствует этого жуткого драйва, этого безумного, бессмысленного героизма попытки сохранить своё "Я" в условиях демократического дурдома... Да и на хрена нашим "деятелям высокой культуры" вообще что-то чувствовать? Они от одного вида Марен - её драных чёрно-красных клешей, цветастой псевдошёлковой рубахи, фенек и пацификов - в ужас придут и запишут её в разряд "недолюдей с печатью дебилизма". Что интересно, Марен едва не закончила филфак МПГУ, предки-алкаши помешали...
Вино исчезает со скоростью реактивного самолёта. Впрочем, уже около двух. Да-а, неплохо посидели!
Перемещаемся на Арбат, оккупируем кусок мостовой напротив "стены Цоя", где ещё парузанимаемся предосудительным музицированием и не менее предосудительным аском. К финалу получается около трёх сотен рэ на нос. Видимо, это некая компенсация фортуны за двё недели абсолютного безденежья.
Где-то около половины пятого дружной пятёркой идём в "Зигзаг" - рок-павильон у метро "Арбатская". Там затариваемся кассетами и книгами, затем берём в магазине поблизости две торпеды "Очакова" и четыре (Котейка не курит) пачки всё того же "ДТ". Распихав по бэгам эти жизненно необходимые вещи, двигаем на Гоголя - знаменитое когда-то место хипповых тусовок, ныне вполне безлюдное, а посему часто нами посещаемое. Там уже сидят Фрэм и Лобстер - полуцивильные хипы современного разлива. Ритуальные приветствия, сопровождающие столь же ритуальное вскрытие баклаг; долгий разговор на вечную тему опопсения всего вокруг, изредка прерываемый хоровым завыванием самых попсовых песен русского рока - и парадоксальное отсутствие лицемерия во всём этом...
Где-то около восьми Брайену удаётся заманить всех, включая Стринг, к себе на вписку. В темпе ритм-энд-блюза проходим навылет Арбат, прихватив по пути некую Чайку - невзрачную алисоманочку из Тулы; запрыгиваем в троллейбус с замечательным номером "Б" и минут двадцать рассуждаем о свободной любви, великолепнейшим образом игнорируя остальных пассажиров; под причитания какой-то старушки на тему "распущенности молодёжи" десантируемся где-то в районе Тверской и минут пять ползём сквозь дикие московские переулки; проходим мимо тихо хренеющего вахтёра-охранника и поднимаемся на самый верх; "наш рыжий друг Брайен" (прямая цитата из Умки) запускает всю кодлу внутрь и гонит про то, что здесь микро-Радуга. На деле сие означает возможность шляться по здоровенной "сталинской" квартире "кто в чём, а кто и ни в чём" (М. Цветаева). В итоге одетыми (и то весьма условно) остаются только Стринг и Чайка.
В поисках пищи для наших тел перерываем всю кухню; варим неимоверное количество макарон; Брайен, Фрэм и Марен уходят с некой суммой на ревизию местных торговых точек; в их отсутствие происходят массовые танцы вприсядку под "Зоопарк". Стринг, обнаружив в процессе полную бессмысленность ношения нижнего белья, ухитряется вытащить меня танцевать твист под "Пригородный блюз". Макароны тем временем доходят до кондиции.
Тут возвращаются наши гонцы, да не одни, а с пополнением в составе Зайца и Рикки - ещё двух хиппи-студентов. Заяц сразу же подвергается опасности провалиться сквозь пол - на нём всеми своими щестьюдесятью пятью кэгэ мышечной массы повисает моя системная дочка Котейка. Это интересное зрелище, если учесть, что Заяц - мой системный сын. Как говорится, в семье не без инцеста...
Опускаюсь на одно колено и целую руку Рикки - невысокой русоволосой девушки, поразительно красивой (если умеешь видеть красоту) и поразительно доброй. Она способна всю ночь шляться с кем-то из знакомых по Москве, наплевав на проблемы с предками, если чувствует, что человеку плохо. Она боится причинить боль. Она читает Берроуза. Она всегда готова стоять рядом - и держать за руку, согревая твою душу. Она...
Я люблю её.
- Рикки...
- Роджер, милый...
На губах её - полынная горечь; руки её нежны, как морская вода; объятья её - безумная нежность африканской ночи...
Оторвавшись друг от друга, перемещаемся вслед за остальными на кухню; вся тусня в темпе сметает макароны с тушёнкой; из бэгов участников "экспедиции" извлекается хренова туча "ДТ" и кошмарное количество портвейна. Редкая для нас ситуация - все при деньгах...
Брайен извлёк из недр своей квартиры стаканы - и мы пьём за Янку. Не чокаясь. Как хочется вычеркнуть девятое мая из календаря, отменить к дьяволу этот день!.. Но Янку этим не вернуть.
Стринг прерывает молчание:
Коммерчески успешно принародно подыхать,
Об камни разбивать фотогеничное лицо,
Просить по-человечески, заглядывать в глаза
Добрым прохожим...
Продана смерть моя... Продана...
Марен подхватывает песню, и уже два голоса бьются в этом отчаянном крике...
Украсить интерьеры и повиснуть на стене,
Нарушив геометрию квадратных потолков,
В сверкающих обоях биться голым кирпичом,
Тенью бездомной...
Продана тень моя... Продана...
Прости нас, Янка... Когда тебя травили, мы были совсем детьми... Но мы уже жили тогда - значит, мы тоже виновны. Прости нас...
Через пару минут снова начинается трёп о фрилаве. Доселе молчавшая Чайка вудаёт:
- Ребята, о чём вы говорите? Это же... Сказано ведь: "Не прелюбодействуй!" - она явно радуется возможности вклеить цитату. - Я сижу, слушаю вас - и мне страшно!Вас просто поймали в свои сети слуги Дьявола! Покайтесь и...
У Брайена не выдерживают нервы и он начинает издеваться:
- Дьявола? А кто это такой?
- Говорят, какой-то шибко похожий на нас чувак, - подхватываю игру, - только прайса у него побольше.
- Вы... Вы... - Чайка теряет дар речи.
- Ну мы, и что?! - взрывается Марен. - Шла бы ты, Чайка, со своими проповедями к Богу в рай! Меня этой хуйнёй предки знаешь как достали! А, к хуям... - берёт гитару. - Лучше попоём...
Он пьян с утра -
Один против всех.
Один против всех...
Медленный, завораживающий перебор...
Он пьян с утра -
И это уже не игра.
Один против всех,
Один против всех...
И - криком боли, шквалом, самоубийственным выплеском отчаяния:
"Бесы! Бесы!" - кричит он ментам,
Но бесы, бесы - это он сам!
Бесы...
Однорукий боксёр,
Одноногий бегун,
Безъязыкий оратор,
Одинокий волчонок Москвы...
Да-а... Марен ухитрилась (на мой взгляд) исполнить Умкину песню лучше самой Умки. Дела-а...
Продолжаем питие, курение и трёп. Кто-то включает сборник битлов и начинаются очередные танцы. Мы с Рикки тоже пытаемся что-то изобразить; взаимный магнетизм сильнее; нас уносит в спальню...
Пью ветер с губ твоих, Рикки, моя нежная Рикки; ты прекрасна в святом бесстыдстве страсти, моя возлюбленная, моя ДИКАРКА; растворяюсь в твоей любви, сгораю в твоём беззаконном пламени; Рикки...
- Я люблю тебя, Рикки, - целую её горькие губы.
- Я тоже люблю тебя...
Возвращаемся к остальным; о! новое пополнение - мой земляк Эмиль.
- Хэлло, Эмиль!
- Привет, Роджер. Тут такое дело... Мать твоя в Москву приехала. Она тебя ищет... Хочет в дурку упрятать.
Проклятье!..
- Милый, ты уедешь? - голос Рикки дрожит.
- Да, любимая. В Питер, наверное... Чёрт, как не вовремя!
- Я с тобой, Роджер, - Марен сжимает мою руку. - У меня такая же байда была...
- Милый... Я не могу уехать с тобой... Не забывай меня, ладно? Я буду ждать...
- Рикки, родная... Я вернусь! Ты же знаешь, я неистребим... И я умею бежать.
...Утром мы с Марен вышли на М10. Я бросил на обочину бэг, ухмыльнулся и вскинул руку. Я бегу... Чёрт, я снова бегу! Понять бы, куда и зачем...
Алекс Воронцов.
18.09.03
* * *
Все совпадения никнеймов, реалий и событий намерены, но не абсолютны. В нашей реальности описанной истории не было, но она вполне могла быть.
В тексте использованы стихи Анны Герасимовой, Яны Дягилевой, Екатерины Поповой и Елены Никифоровой.
Алекс Воронцов